Елена Сергеевна ВайцеховскаяИногда я жалею, что стала олимпийской чемпионкой…» - так называлось интервью, с которого началась моя журналистская карьера. Родилось оно спонтанно. Мы просто разговаривали о жизни со знакомой журналисткой Еленой Кашиной, много лет работавшей в газете «Советский спорт», куда меня неизвестно зачем занесли ноги. Я ненадолго вернулась в Москву из Мурманска, где служил муж. Мне было почти тридцать лет, младшему - третьему - ребенку несколько месяцев, я уже успела попробовать поработать тренером и понять, что не стану им никогда. За восемь лет, что прошли после ухода из спорта, выучила два иностранных языка, научилась готовить, шить, вязать, ремонтировать коляски, взятые напрокат, мастерить из фанеры детские кроватки, клеить обои из кусочков и растягивать десять рублей на неделю. А еще все больше и больше осознавала, что жизнь дала трещину.
Шмыгая носом, я излагала это Кашиной, наплевав даже на то, что, на первых же минутах разговора она, по-репортерски почуяв «товар» достала из ящика стола диктофон. Мне было все равно. Я действительно жалела, что не такая, как все. Что не могу быть счастливой, стирая рубашки, пеленки и стоя у плиты. Слишком яркой была жизнь, закончившаяся для меня в 22.
- Неужели у тебя могут быть проблемы? - искренне изумилась Лена.
- А ты как думаешь? - сбиваясь на истерику, шипела я (в комнату то и дело посмотреть на шмыгающую носом олимпийскую чемпионку заглядывали посторонние). - Головка чеснока на рынке - пятерка. Груша - шесть рублей штука. Зима десять месяцев в году и полярная ночь. Да и вообще, ты никогда не задумывалась, что …..
То интервью появилось через два дня. Без сокращений. Но больше всего меня потрясло другое. От себя Лена не добавила практически не слова - лишь расшифровала магнитофонную запись. Я перечитывала газету по несколько раз в день, а в голове крутилась лишь одна мысль: если я могу так говорить, почему не попробовать так писать?
Через год я начала работать в «Советском спорте». Взяли меня «на гонорар», поручив мелочевку - десятистрочные отчеты с соревнований по ненавистным для меня в то время (я слишком от них устала в бассейне) прыжкам в воду. Но однажды, встретив меня в коридоре, замечательный, покойный ныне журналист Игорь Образцов вдруг остановился рядом: «Возьми интервью у своего отца. Неэтично? Чушь. Если ты сумеешь это сделать, ты станешь журналистом. У тебя есть диктофон? Держи мой».
Отец был выдающимся тренером. Сборную СССР он принял в 1973-м. До этого в истории советского плавания была лишь одна золотая олимпийская медаль - Галины Прозуменщиковой. На Олимпийских играх-76 в Монреале пловцы СССР завоевали восемь медалей разного достоинства. В 1980-м в Москве медалей тоже было восемь. Золотых.
До сих пор считаю то задание самым сложным из тех, что приходилось выполнять за журналистскую жизнь. Потому что плавание было для отца всем. И я прекрасно понимала, что рана, нанесенная ему отлучением от любимой работы, слишком глубока, чтобы рассказывать об этом кому бы то ни было. Мне же он никогда не врал.
Вот это интервью. Полностью.
Сергей Вайцеховский: «Я написал секретное письмо»
Помню, как в 1982-м отец вернулся из Спорткомитета и сказал: «Все, я больше не главный тренер».
И потянулись недели, заполненные звенящей тишиной. Мы с мамой не задавали вопросов, телефон, до того раскалявшийся от трезвона, молчал. Отец - тоже.
Постепенно жизнь входила в свое русло, а большой спорт отодвигался на второй план. Отец работал в институте физкультуры, сначала директором, затем ушел на преподавательскую работу, защитил диссертацию, стал доктором наук, профессором.
- Ты давал множество интервью. А о чем ты сам больше всего хотел сказать
- О том, что такое Главный тренер. Когда он хорош, когда плох - не с точки зрения начальства - там все предельно ясно, а с точки зрения тех людей, которые его окружают. Считаю, любой тренер должен любить детей. Понимаешь, я начал заниматься спортом в голодные послевоенные годы. Не было ничего, но детский спорт был развит гораздо больше, нежели сейчас. Было много энтузиастов, и самое главное, были тренеры, которые по-настоящему любили спорт и нас, детей. Они возились с нами, как наседки с цыплятами. Мне кажется, именно тогда я понял, что спорт это не уровень результатов, а образ мышления. Можно быть великим спортсменом на уровне второго разряда и совершенно никудышным мастером спорта. Спорт, которому нас учили, был чистым. Никто не думал, сколько на нем можно заработать, куда поехать. И когда я организовывал команду, то инстинктивно окружал себя людьми с таким же образом мыслей
- У нас дома я видела фотографию сборной образца 1973 года после матчевой встречи с командой ГДР в Берлине. И на обороте твоей рукой написано: «Мы проиграли, но мы победим!!» Честно говоря, даже сейчас, когда это стало явью, точнее, было явью, я не могу понять, откуда взялась убежденность, чтобы такое тогда заявлять
- На том матче случилась история, которая полностью переломила мою психологию. Мы начали все, абсолютно все проигрывать - за два дня не набрав ни одного очка. И тогда, должен признаться, я впервые в жизни смалодушничал: «Да, не за свое дело ты, Серега, взялся». Когда понуро шел к выходу из бассейна, то вдруг увидел на опустевшей трибуне девочку в форме советской сборной, которая горько рыдала. Это была Люба Русанова. Спрашиваю, что случилось, а она сквозь слезы: «Мне врач плыть запретил, температура 39,6». Я ей: «Девочка, успокойся, ведь ты уже ничем не сможешь помочь команде», а она: «Я понимаю, но позор-то какой!»
Эти слова настолько меня встряхнули, что я там же, на трибуне, дал себе слово: пока не выиграю у команды ГДР, не сдамся.
- То есть, ты ставил цель подготовить сильнейшую команду Европы?
- Первоначальную цель. Понимаешь, когда ушел из института - а было это в 1973-м, я только-только стал заведующим кафедрой плавания, - то был полон идей, замыслов. Уверен, что через два-три года защитил бы докторскую. Но всем пожертвовал ради того, чтобы советское плавание стало лучшим в мире. И мне почти удалось добиться этого. Но уже в восьмидесятом увидел, что это никого не интересует. Моим руководителям было достаточно и того, что мы три года подряд выигрываем у команды ГДР.
- Мы не так часто виделись, пока ты был в команде, но мне показалось, что после восьмидесятого ты стал совсем другим, потерял интерес к работе.
- В какой-то степени. Понимаешь, когда я брал команду в катастрофическом положении (а именно так оно было оценено на коллегии Спорткомитета в 1973-м), то мог спокойно работать. Разрабатывал идеи, принимал решения, и мне никто не мешал. Когда же мы с блеском выступили на Олимпиаде-76 и начали выигрывать у ГДР, то вдруг появилась масса людей, которые лучше меня знали, как надо тренировать команду. Люди, просидевшие все эти годы за письменным столом, тоже стали крупными «специалистами» и постоянно вмешивались в дела команды. Скажу тебе и такую вещь: в начале моей работы меня очень поддерживал прежний председатель Спорткомитета Сергей Павлов. И успех дела стал возможен во многом благодаря этому. А после московской Олимпиады Павлов вдруг утратил к нам интерес.
- В чем это выражалось?
- Например, нам было обещано построить на базе «Озеро Круглое» открытый бассейн. Фирма «Адидас» бралась за это. Но когда я привез Павлову письмо от главы фирмы Хорста Дасслера, что они готовы выделить на строительство 315 тысяч долларов, то присутствовавший при разговоре заместитель Павлова сказал: «Что-то здесь не так. Что это они ни с того ни с сего вам такие деньги дают?»
Я понял его логику так: если Вайцеховскому дают 315 тысяч официально, то, сколько же наличными он в карман положил…
Тогда-то у меня с Павловым и состоялся крутой разговор. Разгневанно он сказал, что незаменимых тренеров нет, не боги, дескать, горшки обжигают. Насчет горшков - согласен. Но чтобы подготовить спортсмена класса Сальникова, нужен бог. Чтобы подготовить команду, способную выиграть у любой другой - тоже. Я тогда относил и себя к тренерским богам. Хотя, как выяснилось позже, ошибся. Меня просто убрали из команды.
- Знаешь, а я всегда завидовала пловцам. Наблюдала, сравнивала - ведь все крупные соревнования у нас проводились вместе - и приходила к выводу, что твоя команда как-то чище, чем любая другая.
- У нас никогда не было расхлябанности, фарцовки, каких-либо осложнений на таможне. Не помню, чтобы обсуждали кого-то за недостойное поведение.
- А чем это объяснить?
- Тем, с чего я начал, - я их очень люблю. И все время занимался их воспитанием. Главная задача тренера не в том, чтобы определить, как и сколько спортсмену плыть на тренировке. Главная его задача - воспитывать человека. Вот, например, изучение английского языка в команде, Мне это было важно по нескольким причинам. Я понимал, что обеспечить спортсменам наилучшие условия для тренировки, питания и восстановления можно только на сборе. И я хотел, чтобы они на сбор ехали с удовольствием. А серьезные занятия языком во многом этому способствовали. Во-вторых, я старался, чтобы у них не было свободного времени.
Я всегда привожу в пример армейского старшину, заставляющего копать траншею от забора и до обеда. Все считают, что старшина - дурак, а он - корифей в педагогике, знает, что полчаса свободного времени у солдата - это готовое ЧП. Но я не хотел действовать командным методом. Поэтому возил по сборам профессоров института физкультуры, преподавателя английского языка, организовывал кружки, приглашал артистов.
- Почему же ты сразу после ухода из команды перестал бывать на соревнованиях?
- Сложный вопрос.… Была обида. Но не это главное. Я увидел, что все идет наперекосяк. Вмешаться в этот процесс я не мог, потому что в тот момент искоренялся сам дух Вайцеховского. Были нарушены многие традиции, принципы. Я, например, считал, что если спортсмен рассчитался с государством, то и государство должно с ним рассчитаться. По этой причине настаивал, чтобы Прозуменщиковой семь лет после ухода из спорта платили высшую ставку. Не ради нее самой - ради принципа, ради стимула для тех, кто только пришел в сборную. А Кошевой за два месяца до окончания института сняли ставку вообще. Убрали тех тренеров, что составляли славу команды - Зенова, Кошкина, Яроцкого…
Я считаю высочайшим достижением, что сумел собрать вокруг себя интересных людей, а не удобных, как делали многие главные тренеры, в том числе мои предшественники. Мне самому всегда был очень неудобен, например, Яроцкий. Но я шел на компромисс. Я не верю, что олимпийского чемпиона может подготовить любой тренер. Таким тренером надо родиться. И когда я увидел, что этих людей уничтожают на моих глазах, а я не могу вмешаться, то понял, что десять лет работал напрасно. И тогда я ушел навсегда.
- А с какими чувствами через семь лет ты ехал в Бонн на чемпионат Европы в качестве комментатора, зная, что вновь окажешься среди людей, с которыми работал?
- Без злорадства. Я всегда очень любил этих людей, был рад увидеть коллег - во многих командах остались те же тренеры, что и семь лет назад. И уже тот факт, что сразу несколько стран предложили мне возглавить их команды, - свидетельство того, что обо мне не забыли.
- А будешь ли ты получать моральное удовлетворение, работая против своей страны?
- Против я работать не буду. Кстати, наиболее выгодные экономические условия я бы получил, работая в ФРГ. Но я никогда не надену форму ФРГ. В том числе и потому, что советское плавание в этом случае уже никогда не будет вторым в Европе.
- Я, кажется, начинаю понимать, что больше всего раздражало спортивных руководителей - твоя самоуверенность…
- Я просто знаю себе цену. А высшая нескромность в моем представлении - это когда дилетанты начинают учить профессионала. Я и сам задавал себе вопрос: почему же меня так не любят? Почему каждый считал своим долгом облить меня, уже ушедшего, грязью? Сколько было разговоров в мою бытность директором научно-исследовательского института физкультуры: «Вайцеховский против анаболиков выступает, а сам-то…» И ведь люди, говорившие это, знали прекрасно, что все завоеванные при мне медали были чистыми.
Я не сказал тебе еще об одной причине моего ухода: всю жизнь я говорил: «Никогда не сделаю с чужим ребенком то, чего бы не сделал со своим собственным». И когда пошла волна анаболиков, в которую меня просто толкали, я прямо сказал: «На это не пойду никогда!» Я не верю в анаболики. А верю в порядок, дисциплину, трудолюбие. И все мои дальнейшие конфликты, даже после ухода, были связаны только с этим. Уже когда я стал директором института, руководство Госкомспорта пыталось заставить меня, чтобы я пробовал на спортсменах неразрешенные лекарственные препараты.
Кончилось тем, что я написал секретное письмо председателю - о том, что такие эксперименты проводятся, что я против и, несмотря на приказ свыше, не буду брать ответственность на себя. Сделал я это для того, чтобы остались следы - и они остались - секретные документы так просто не выкинешь. Более того, я консультировался в министерстве здравоохранения, где мне сказали, что отвечать придется мне. Поскольку те, кто дал устное распоряжение, от своих слов всегда откажутся. После этого приказом по институту я запретил перечислять деньги на приобретение препарата, выразив тем самым открытый протест.
- Давай немного отвлечемся. Мне всегда хотелось спросить: почему ты, исключительно целеустремленная и волевая личность, не состоялся как спортсмен?
- Готов объяснить: Есть такие понятия - «боец» или «не боец». Обычно их употребляют, имея в виду психологический аспект. А это - физиология. Когда приближается ответственный момент, организм начинает выделять гормон норадреналин, который вызывает возбуждение всех систем организма. И у некоторых людей это приводит к тому, что разлаживается тонкая координация. Простым глазом это не увидеть. Изменилось, скажем, соотношение между напряжением и расслаблением мышц, и все - организм переходит на другие обороты. Я никогда не боялся соревнований, соперников, но и показать результат, на который готов, тоже не мог. Поэтому когда ты начала прыгать в воду, специально отправил маму в бассейн на соревнования, посмотреть, в кого из нас ты пошла. Если бы в меня - я настоял бы прекратить занятия.
- То есть ты считал, что стоит серьезно заниматься спортом только тогда, когда можно добиться наивысшего результата?
- К сожалению. Спорт пошел такой. Я считаю, что смертью советского массового спорта, и прежде всего детского, был 1952 год, когда советские спортсмены впервые приняли участие в Олимпийских играх. С этого момента все остальное стало второстепенным. Люди, связанные с большим спортом, никогда не будут интересоваться массовым прежде всего потому, что это им просто неинтересно. Большой спорт - тоже своего рода наркотик. Возьми меня: я - преподаватель в институте, и, наверное, неплохой. Но мне это скучно. Я - профессионал, поэтому хочу играть в ту игру, которая мне нравится.
- А что бы ты еще хотел сделать в жизни?
- Я очень хотел бы написать хорошую книгу о большом спорте, о тех и для тех, кто им занимается. Найти объяснение, почему мы это делаем. Почему, например, ты, достаточно легкомысленная и жизнерадостная девочка, залезала на десятиметровую вышку и прыгала, переломанная, полуослепшая после травмы. Почему Сальников пятнадцать лет изо дня в день лез в воду, по восемь часов выполняя нечеловеческие нагрузки? Почему?!
- Ты уже ответил сам - обратного хода нет.
- Вот я и хочу об этом написать. И еще хочу проявить себя как тренер, у меня остались идеи, я хотел бы их реализовать.
- В другой стране?
- Но ведь в своей я не нужен…
...Он не написал книгу. Не реализовал никаких идей - неизлечимо заболел, едва оказавшись в Австрии, куда в 1989-м уехал работать по контракту. Уже не мог читать то, что я пишу. А в сентябре 2002 отца не стало.
Я же до сих пор ловлю себя на мысли, что все интервью, очерки, комментарии, написанные за десять с лишним лет работы в журналистике, в какой-то степени та самая книжка о большом спорте, о которой мечтал отец. О большом спорте. О тех, и для тех, кто им занимается. Насколько она удалась - судить другим.